Неточные совпадения
Эта песня, неизбежная, как вечерняя молитва солдат, заканчивала тюремный день, и тогда Самгину казалось, что весь день был неестественно веселым, что
в переполненной тюрьме с утра
кипело странное возбуждение, — как будто уголовные
жили, нетерпеливо ожидая какого-то праздника, и заранее учились веселиться.
Клим видел, что
в ней
кипит детская радость
жить, и хотя эта радость казалась ему наивной, но все-таки завидно было уменье Сомовой любоваться людями, домами, картинами Третьяковской галереи, Кремлем, театрами и вообще всем этим миром, о котором Варвара тоже с наивностью, но лукавой, рассказывала иное.
Он ждал с замирающим сердцем ее шагов. Нет, тихо. Природа
жила деятельною жизнью; вокруг
кипела невидимая, мелкая работа, а все, казалось, лежит
в торжественном покое.
Добрые люди винили меня за то, что я замешался очертя голову
в политические движения и предоставил на волю божью будущность семьи, — может, оно и было не совсем осторожно; но если б,
живши в Риме
в 1848 году, я сидел дома и придумывал средства, как спасти свое именье,
в то время как вспрянувшая Италия
кипела пред моими окнами, тогда я, вероятно, не остался бы
в чужих краях, а поехал бы
в Петербург, снова вступил бы на службу, мог бы быть «вице-губернатором», за «оберпрокурорским столом» и говорил бы своему секретарю «ты», а своему министру «ваше высокопревосходительство!».
Все-то
живут в спокое да
в холе, она одна целый день как
в котле
кипит.
Кровь не
кипела в его
жилах, глаза не туманились страстью, но он чувствовал себя как бы умиротворенным, достигшим заветной цели, и
в этот миг совершенно искренно желал, чтобы этот сердечный мир, это душевное равновесие остались при нем навсегда.
Но чаще думалось о величине земли, о городах, известных мне по книгам, о чужих странах, где
живут иначе.
В книгах иноземных писателей жизнь рисовалась чище, милее, менее трудной, чем та, которая медленно и однообразно
кипела вокруг меня. Это успокаивало мою тревогу, возбуждая упрямые мечты о возможности другой жизни.
По реке и окружающим ее инде болотам все породы уток и куликов, гуси, бекасы, дупели и курахтаны вили свои гнезда и разнообразным криком и писком наполняли воздух; на горах же, сейчас превращавшихся
в равнины, покрытые тучною травою, воздух оглашался другими особенными свистами и голосами; там водилась во множестве вся степная птица: дрофы, журавли, стрепета, кроншнепы и кречетки; по лесистым отрогам
жила бездна тетеревов; река
кипела всеми породами рыб, которые могли сносить ее студеную воду: щуки, окуни, голавли, язи, даже кутема и лох изобильно водились
в ней; всякого зверя и
в степях и лесах было невероятное множество; словом сказать: это был — да и теперь есть — уголок обетованный.
Юрий едва мог скрывать свое негодование: кровь
кипела в его
жилах, он менялся беспрестанно
в лице; правая рука его невольно искала рукоятку сабли, а левая, крепко прижатая к груди, казалось, хотела удержать сердце, готовое вырваться наружу. Когда очередь дошла до него, глаза благородного юноши заблистали необыкновенным огнем; он окинул беглым взором всех пирующих и сказал твердым голосом...
Ермолова — вся внимание. Ее молодое лицо
живет полной жизнью и отражает впечатления… Какая-то таинственная грусть нет-нет да и отразится
в ее глазax… И всегда, и впоследствии, до последней моей встречи, я видел эту грусть… Даже
в ролях, когда ее голос и вся она
кипела могучим, неповторимым призывом, как
в Лауренции или
в Жанне д'Арк, я видел этот налет грусти.
Проводник ударил по лошадям, мы выехали из ворот, и вслед за нами пронесся громкий хохот. «Ах, черт возьми! Негодяй! осмеять таким позорным образом, одурачить русского офицера!» Вся кровь во мне
кипела; но свежий ветерок расхолодил
в несколько минут этот внутренний жар, и я спросил проводника: нет ли поблизости другой господской мызы? Он отвечал мне, что с полмили от большой дороги
живет богатый пан Селява.
Но между них он отличал одну:
В ней было всё, что увлекает душу,
Волнует мысли и мешает сну.
Но я, друзья, покой ваш не нарушу
И на портрет накину пелену.
Ее любил мой Саша той любовью,
Которая по
жилам с юной кровью
Течет огнем, клокочет и
кипит.
Боролись
в нем желание и стыд;
Он долго думал, как
в любви открыться, —
Но надобно ж на что-нибудь решиться.
И долго юноша над ним
Стоял раскаяньем томим,
Невольно мысля о былом,
Прощая — не прощен ни
в чем!
И на груди его потом
Он тихо распахнул кафтан:
Старинных и последних ран
На ней кровавые следы
Вились, чернели как бразды.
Он руку к сердцу приложил,
И трепет замиравших
жилЕму неясно возвестил,
Что
в буйном сердце мертвеца
Кипели страсти до конца,
Что блеск печальный этих глаз
Гораздо прежде их погас!..
Заморозь чугун с водой — он окаменеет. Поставь замороженный чугун
в огонь: станет лед трескаться, таять, пошевеливаться; станет вода качаться, бульки пускать; потом, как станет
кипеть, загудит, завертится. То же делается и на свете от тепла. Нет тепла — все мертво; есть тепло — все движется и
живет. Мало тепла — мало движенья; больше тепла — больше движенья; много тепла — много движенья; очень много тепла — и очень много движенья.
Жалкий трус!! Я промолчал. Он любил ее. Она любила страстно его… Я должен был убить его, потому что любил больше жизни ее. Я любил ее и ненавидел его. Он должен был умереть
в эту страшную ночь и заплатить смертью за свою любовь. Во мне
кипели любовь и ненависть. Они были вторым моим бытием. Эти две сестры,
живя в одной оболочке, производят опустошение: они — духовные вандалы.
Вернее всего,
проживет он жизнь, угрюмо
кипя непрерывным, беспричинным раздражением, которое накапливают
в душе вялая кровь и голодающие по воздуху легкие; будет он
в свой черед лупить учеников, смертным боем бить жену, сам не зная, за что; и
в одном только будет для него жизнь, радость, свет —
в водке; для нее он и заказ спустит, и взломает женин сундук…
И пригласил меня к себе чай пить. Вся квартира-мезонин состояла из двух наших комнат, выходивших окнами на улицу, и боковой комнаты возле кухни, —
в этой комнате и
жили хозяева. На столе
кипел самовар, стояла откупоренная бутылка дешевого коньяку, кусок голландского сыра, открытая жестянка с кильками, — я тут
в первый раз увидел эту склизкую, едкую рыбку. Сейчас же хозяин палил мне и себе по большой рюмке коньяку. Мы выпили. Коньяк пахнул сургучом. И закусили килькой. Хозяин сейчас же опять налил рюмки.
Я не буду останавливаться на детстве Толстого.
В детстве все мы — живые люди;
в детстве все мы, как Толстой,
кипим, ищем, творим,
живем. Вон даже Флобер, и тот знал
в детстве «великолепные порывы души, что-то бурное во всей личности».
Двадцать девятый Митьке пошел: давно пора своих детей наживать. Правду говорят, что и
в раю тошно
жить одному. Семейная каша погуще
кипит, а холостой век
проживет да помрет — собака не взвоет по нем…
— Товарищи! Иногда приходится слышать от ребят: «Эх, опоздали мы родиться! Родиться бы нам на десять лет раньше, когда шли бои по всем фронтам. Вот когда жизнь
кипела, вот когда весело было
жить! А теперь — до чего серо и скучно! Легкая кавалерия — да! Что ж! Это дело хорошее. А только куда бы интереснее быть
в буденновской кавалерии…»
Затем он остановился, закрыл глаза и углубился
в мысли. Все присутствующие были приведены
в состояние экстаза, кровь
кипела в их
жилах и сердца, казалось, хотели вылететь из груди. Никто не решался говорить. Все ожидали продолжения речи великого, всегда победоносного полководца-старца, на закате лет жизни своей коварством поставленного
в гибельное положение.
В жилах моих
кипит кровь,
в груди возятся дьяволы.